Книга Милована Джиласа - "Новый класс" (1961 г.).
Джилас был югославским коммунистом (с самого начала их коммунистического движения). Позднее стал членом Политбюро ЦК КПЮ и председателем Народного Собрания Югославии. С 1950-х, однако, он стал подвергать публичной критике режим Тито, частью которого являлся. Отсидел несколько лет в тюрьме, но перед арестом закончил и отправил в США книгу, которая в 1961 году и была там опубликована. В книге он, на примере истории компартии Югославии и, отчасти, компартии СССР, пишет о приходе к власти нового класса - бюрократии (номенклатуры), и рассуждает, почему так произошло. В книге много очевидных, по нынешним временам, мыслей, но в то время они были вовсе не такими очевидными.

Немного цитат:

"Когда Сталина называли диктатором, он над этим смеялся. Он считал себя представителем коллективной воли партии. Отчасти он был прав; но вряд ли какой-либо другой властитель в истории обладал такой же вполне единоличной властью, как он. Сталин, как и всякий другой коммунистический диктатор, сознавал, что если бы он отошел от идеологических основ партии, от принципа монополии нового класса, от его права собственности, распространяющегося на все народное богатство, от вытекающей отсюда тоталитарной власти, это неизбежно привело бы к его гибели. Сталину, впрочем, такое отступление и в голову не приходило: он то ведь и был главным представителем и создателем этой системы. Однако, и он зависел от этой, им же созданной, системы, и от мнения партийной олигархии. Пойти против или обойтись без нее он не мог. Из всего этого ясно, что в коммунистической системе независимости нет ни для кого. Зависимы все, даже те, кто принадлежат к партийной верхушке, даже сам верховный руководитель партии. Все они зависят друг от друга и должны остерегаться того, чтобы не оторваться от своего окружения, от его преобладающих идей и интересов"

"Всякая идеология — как и любое мнение — стремится, чтобы ее считали единственно верной. Это свойственно человеческому мышлению. Маркса и Энгельса отличают от других мыслителей не столько их идеи, сколько методы обращения с этими идеями. Взгляды своих современников они отвергали, не признавая за ними никакой научной или социально-прогрессивной ценности, и объявляли их всех оптом «буржуазной наукой», чем исключалась заранее всякая серьезная дискуссия и всякое изучение предмета. Источником всей идеологической нетерпимости коммунизма стало особенно одно поражающее своей узостью убеждение Маркса и Энгельса: они считали, что оценку трудов любого современного ученого, мыслителя или художника нельзя отделять от оценки его политических взглядов. В силу этого, если кто-либо принадлежал к противоположному политическому лагерю, все, что он делал или писал, полностью отвергалось и вообще не принималось во внимание. Эту позицию Маркса и Энгельса можно лишь частично объяснить резким сопротивлением их взглядам со стороны собственников и правящих кругов, с самого начала встревоженных «призраком коммунизма». Объяснение тут надо скорей искать в другом: в их убеждении, что они проникли в глубины всяческой философии, и что поэтому никто не мог достигнуть никаких, сколько-нибудь значительных результатов в области мысли, не принимая за основу их собственное мировоззрение. Создавая свою теорию в научной атмосфере той эпохи и исходя из потребностей социалистического движения, Маркс и Энгельс пришли к выводу, что все, не представлявшее значения для них или для этого движения, было незначительным само по себе; иначе говоря то, что не было связано с движением, вообще не представляло интереса.

Поэтому они разрабатывали свою теорию, совершенно не считаясь со взглядами многих выдающихся умов своей эпохи и пренебрегая мнением несогласных с ними даже в собственном движении. В трудах Маркса и Энгельса нет никаких упоминаний о таких мыслителях, как Шопенгауэр или Тэн. Не упоминают они и об известных писателях и деятелях искусства своего времени. Нет у них даже никаких ссылок на тех, кто был захвачен тем же идейным и общественным течением, к которому принадлежали они сами. С оппонентами своими в социалистическом движении они сводили счеты крайне резко и нетерпимо. Это, может быть, не имело значения для социологии Прудона, но зато сыграло очень большую роль в развитии социализма и социальной борьбы, особенно во Франции. То же можно сказать о Бакунине. Обрушиваясь на идеи Прудона в своей «Нищете философии», Маркс в гневе потерял всякое чувство меры. Точно так же он и Энгельс отнеслись к немецкому социалисту Лассалю и к другим своим оппонентам внутри социалистического движения. С другой стороны, они тщательно следили за многими важными явлениями в умственной жизни их времени. Они приняли теорию Дарвина. Они многое почерпали из прошлого, особенно из древности и Возрождения, из основных источников европейской культуры. Они многое позаимствовали из английской политической экономии (Адам Смит и Рикардо), из классической немецкой философии (Кант и Гегель), из социальных теорий французских социалистов и других французских послереволюционных мыслителей. Они питались теми великими научными, культурными и общественными течениями, которые содействовали образованию демократической и прогрессивной духовной среды в Европе и повсюду в мире. В развитии коммунизма есть своя логика и последовательность. Маркс был более ученым, был объективнее, чем Ленин, который прежде всего был великим революционером, воспитавшимся в условиях царского самодержавия, полуколониального русского капитализма и мировых конфликтов между монополиями, боровшимися за сферы влияния.

Опираясь на Маркса, Ленин учил, что материализм всегда в истории был прогрессивной доктриной, а идеализм — реакционной. Утверждение это было не только односторонним и неточным, но еще и усугубляло обособленность теории Маркса, отгороженность ее от всего другого. Кроме того, оно проистекало из недостаточного знания истории философии. В 1909 году, когда Ленин писал свою работу «Материализм и эмпириокритицизм», он не был хорошо знаком с теориями великих философов, классических или современных. Ради того, чтобы сразить оппозиционеров, взгляды которых задерживали развитие его партии, Ленин отбрасывал все, что расходилось с теорией Маркса. Для него все не-марксистское было ошибочно и не могло иметь никакой ценности. Следует признать, что в этом отношении сочинения Ленина представляют собой выдающийся пример последовательного и в известных пределах убедительного догматизма. Исходя из убежденния, что материализм всегда был идеологией революционного и ниспровергающего старый строй социального движения, он пришел к одностороннему заключению, что материализм всегда был прогрессивен — даже в области научного исследования и развития человеческого мышления — тогда как идеализм всегда отличался реакционностью. Ленин смешивал форму и содержание, не отличал научного метода от истин, открываемых наукой. Для Ленина достаточно было уличить кого-нибудь в идеализме, чтобы уже не считаться с его трудами и со значением его открытий. Он распространял свою политическую нетерпимость чуть ли не на всю историю человеческой мысли. В 1920 году английский философ Бертранд Рассель, приветствовавший в свое время октябрьскую революцию, дал следующее, весьма точное определение ленинского или коммунистического догматизма: «Есть, однако, и другая сторона большевизма, гораздо менее для меня приемлемая. Большевизм, это не только политическая доктрина; это еще и религия со сложными догматами и собственным священным писанием. Когда Ленин хочет доказать какое-нибудь положение, он делает это, по возможности, цитируя тексты из трудов Маркса или Энгельса. Подлинный коммунист, это не просто человек, считающий, что земля и капитал должны быть общей собственностью и что доходы с них должны распределяться по возможности поровну между всеми; это человек, придерживающийся целого ряда сложных догматических верований — таких, например, как философский материализм — которые, быть может, и соответствуют истине, но которые научно мыслящий человек склонен считать недоказанными.

Эта привычка высказывать настойчивую уверенность в объективно вызывающих сомнение вещах, относится к тем привычкам, от которых, начиная с эпохи Возрождения, мир начал постепенно освобождаться, переходя к тому конструктивному и плодотворному скептицизму, который характеризует современное научное мировоззрение. Я считаю, что это научное мировоззрение представляет для человечества огромную ценность. Если бы более справедливая хозяйственная система была достижима только ценой искоренения из человеческого ума всякой свободной пытливости, так что человечество оказалось бы отброшенным в умственную тюрьму средневековья, я сказал бы, что цена эта слишком высока. Нельзя, однако, отрицать, что на короткий период времени, догматическое верование помогает в борьбе». Но это писалось в ленинские времена... Сталин пошел дальше; он «развил» учение Ленина, но не обладал ленинскими знаниями и глубиной. Тщательное исследование показало бы, что Сталин, которого Хрущев и сейчас еще считает «лучшим марксистом» своего времени, не читал даже и «Капитала» Маркса, важнейшего марксистского труда. Сталин был практиком и при своем крайнем догматизме не нуждался даже в знакомстве с экономическими трудами Маркса, чтобы создать свою собственную разновидность «социализма». Сталин и вообще не был близко знаком ни с какими философскими учениями. Он обходился с Гегелем, как с полным ничтожеством, приписывая ему «реакцию прусского абсолютизма на французскую революцию». Зато Сталин на редкость хорошо был знаком с трудами Ленина. Он постоянно искал в них опору, гораздо чаще еще, чем Ленин у Маркса. Хорошо знал Сталин только политическую историю, особенно русскую, и обладал исключительной памятью. Больше ему ничего и не нужно было для той роли, которую он хотел играть. Все, что не совпадало с его потребностями и взглядами, он просто объявлял «враждебным» и на все это налагал запрет. "

"Советские руководители отлично это сознавали. Я помню, как на одной интимной вечеринке в 1945-ом году, Сталин сказал: «В современной войне победитель навяжет другим свой режим, чего не бывало в прежних войнах». Он говорил это еще до окончания войны, говорил в то время, когда симпатии к его стране среди западных союзников, а также их доверие к нему, их надежда на благоприятный исход войны, достигли апогея. В феврале 1948-го года он сказал нам, югославам и болгарам: «Они, западные державы, сделают из Западной Германии свою страну, страну на свой образец, а мы поступим точно так же с Восточной Германией; это неизбежно». "

"Один югославский коммунист очень картинно изобразил обстановку, в которой живет обычный, средний коммунист. Он говорил: «Я собственно разрываюсь на три части; я гляжу на тех, чьи автомобили лучше моего, и думаю, что они не более преданы партии и социализму, чем я; но я гляжу также сверху вниз на тех, у кого нет автомобилей и думаю, что они его не заслужили. Так что в общем я доволен, что у меня все-таки есть автомобиль"

----------------------------------------

Вторая книжка, о которой я бы хотел упомянуть - "Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза" Михаила Восленского.
ссылка
Саму по себе я бы не стал её советовать, поскольку автор явно озлоблен и потому необъективен (в частности, односторонне и не очень корректно цитирует классиков). Однако, раз вы дочитали до этой строчки, скажу об этой книге пару слов.
По смыслу книга во многом повторяет работу Джиласа, но применительно к реалиям СССР и написана более поверхностно. Автор - представитель советской номенклатуры (правда, не такого высокого ранга) но, в отличии от Джиласа, не выступал против режима, а книгу свою написал уже эмигрировав в 1972 году в ФРГ. На Джиласа он, кстати, ссылается.

Немного цитат:

"Может быть, Ленин имел в виду не всякое, а только буржуазное, феодальное и рабовладельческое государство? Нет, Ленин категоричен: «Всякое государство есть «особая сила для подавления» угнетенного класса. Поэтому всякое государство несвободно и ненародно».[29] Следовательно, факт существования государства в СССР служит, по Ленину, бесспорным доказательством того, что советское общество — антагонистическое, а Советское государство несвободно и ненародно. Так обстоит дело с «общенародным социалистическим государством трудящихся»."

"Но возникает один вопрос: зачем при такой классовой гармонии в Советском Союзе существует государство и какова его сущность? Сталин не обошел вниманием и этого вопроса. Социалистическое государство, сообщил он, имеет хозяйственно-организаторскую и культурно-воспитательную функцию, а также охраняет социалистическую собственность и осуществляет военную защиту страны от капиталистического окружения. Что же касается сущности этого государства, то Брежнев подтвердил выдвинутый Хрущевым тезис: «Государство диктатуры пролетариата, выполнив свою великую историческую миссию, постепенно переросло в общенародное социалистическое государство трудящихся».[24] При Горбачеве каких-либо официальных опровержений этих тезисов не последовало."

"Югославский коммунист Анте Силига после ряда лет работы в СССР, а затем ссылки писал в своей книге, опубликованной в Париже в 1938 году: в Советском Союзе правит «совершенно новый класс — бюрократия коммунистов и специалистов».[47]"

"Латинское слово «номенклатура» обозначает буквально перечень имен или наименований. Этимологический смысл термина в общем соответствует его содержанию в странах реального социализма. Первоначально этим термином обозначили распределение функций между различными руководящими органами. Но постепенно этот смысл утрачивался и вытеснялся другим. Поскольку при распределении функций были расписаны между руководящими органами и те высокопоставленные должности, на которые эти органы должны были производить назначение, именно этот кадровый аспект, оказавшийся исключительно важным, и вместил в себя все содержание термина «номенклатура»."

"Номенклатурная дружина образовалась, прошла суровую школу и научилась властвовать. Осталось ликвидировать «двурушников» — ленинскую гвардию. Читатель вправе спросить: разве эта задача не решалась постепенно? Ведь Секретариат ЦК «рекомендовал» новых секретарей и губкомов, впоследствии обкомов и крайкомов, массами производились и другие назначения. Зачем же ежовщина? Затем, что в ВКП(б) к этому времени оказалось как бы две гвардии: сталинская и ленинская. Сталинская состояла из назначенцев, отобранных по «политическим признакам», а ленинская — из занимавших свои посты по праву членов организации профессиональных революционеров. Сместить ленинцев — не несколько отдельных лиц, а весь слой — обычным путем было невозможно. Вот почему, несмотря на все назначения и перемещения, в 1930 году среди секретарей обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий 69 % — больше 2/3 — все еще были с дореволюционным партстажем.[145] Из делегатов XVII съезда партии (1934 год) 80 % вступили в партию до 1920 года, то есть до победы в гражданской войне. На чем держалась неуязвимость постаревших ленинских соратников? Ленин справедливо видел силу своей гвардии в ее огромном, долгими годами культивировавшемся авторитете в партии. Только потом мы привыкли к тому, что любой партийный руководитель мог быть весьма просто арестован и затем ликвидирован как фашистский шпион и троцкистский выродок при стандартном всеобщем одобрении. Но тогда к этому благословенному состоянию надо было еще прийти. Вспомним, что в 1929 году даже ненавистного Троцкого Сталин вынужден был выслать за границу и не мог даже запретить ему взять с собой личный архив. Участие в различных оппозициях тогда еще не воспринималось как основание удалять членов ленинской гвардии с руководящих постов."

"Не только состав ЦК и съездов партии, но и статистические данные о составе КПСС в целом свидетельствуют о свирепости процесса классообразования в СССР. В 1973 году в КПСС было всего 702 члена с партстажем до 1917 года. А ведь в начале 1917 года их было 80 000. Только с марта по октябрь 1917 года в партию большевиков вступили 270 000 человек, а в ноябре — декабре 1917 года, после прихода большевиков к власти, — несомненно, еще очень много людей. Сколько же из вступивших в 1917 году дожило до 1973 года? 3340 человек.[155]

Таким образом, за эти годы исчезло более 90 % тех коммунистов, которые под руководством Ленина боролись и победили. Что с ними случилось: умерли естественной смертью? Но ведь средняя (средняя, а не предельная!) продолжительность жизни в СССР — 67 лет. Нормальным образом должны были бы из этих коммунистов (большинство которых были в 1917 году молодыми людьми) дожить до 1973 года 25–30 %, а не 1 %."

"До революции либеральные русские интеллигенты с горьким сарказмом переводили с французского слова: «Bien-etre general en Russie» («всеобщее благоденствие в России») буквально: «хорошо быть генералом в России»."

"Политбюро и Секретариат ЦК принимают лишь те решения, которые вызревают и подготовляются в номенклатуре. Да, отдельный номенклатурщик, если он не член этой правящей верхушки, не в состоянии повлиять на решения. Но пусть он и не открещивается — ведь выражает это решение в конечном счете и его желание: сохранить свою власть и привилегии независимо от того, хороша или плоха политика, которую нужно ради этого проводить. Да, не все члены класса номенклатуры согласны с курсом, проводимым руководством этого класса. Но какие выводы они сделали?"